Про девочку-ромашечку и всех остальных (фрагменты)
Добавлено: 04 июн 2017, 11:14
Увжаемые пользователи и гости сайта, эту повесть я пишу уже шестой год так, для себя и помаленьку. Повесть обо мне и о людях, друзьях и недругах, о человеческих отношениях, обо всем, что нас окружает. Целиком она вряд ли будет вам интересна, тем более, что она толком еще не написана. Но приличный кусок, касающийся нашей темы, я попрошу DADDY опубликовать в «Историях», а пока выношу на ваш суд неприличный фрагмент этого приличного куска. Буду благодарен за отзывы – если понравится, то я, возможно, допишу когда-нибудь всю повесть.
С уважением, всегда ваш altent.
Глава ???
«Психологи» называют этот процесс инициацией – это типа когда начинается новая ступень развития с помощью какого-то ритуала, зачастую вкладывая в это понятие совсем не первородный смысл. То есть этот термин изначально подразумевает ритуальное поведение общества в его протокольном виде, а они приспособили его на новый лад: в их понимании, это любое предложение, которое человек принимает как данность независимо от того, откуда или от кого оно исходит. В общем, здесь путаница.
Вообще, психологи – это отдельная тема. Их хлебом не корми, дай себя показать, как следует голову заморочить и задавить кого-то интеллектом, у них теории рождаются быстрее, чем кошки плодятся, и каждый раз на новый лад… Причем эта плеяда никчемных, вобщем-то, в жизни людей, хотят представиться и психоаналитиками и сенсеями впридачу, и шаманами и гуру в одном лице. Эти грызлы душ пытаются все объяснить, опираясь только на собственное видение, ведь риска им никакого – ведь это не наука вообще… И поди потом им докажи, что они неправы, ученые типа ведь, с дипломами… А ведь вообще, если конкретно разобраться, и в принципе не существует на свете такой специальности, как «психолог». Точно так же, как нет и специальности «политик». Именно поэтому и ответственности вообще никакой, потому что нигде в законе не прописано, а на всех несогласных им наплевать! У них руки и чересчур альтернативные их мозги развязаны навсегда. Вот это и есть вожделенная демократия во всей своей неприглядности: что вижу, то пою – прямо как чукчи. Хорошо устроились придурки, черт возьми! Можно надеть рясу, взять в руки святое евангелие и заниматься все тем же самым, то есть узаконенным грабежом – так хоть честнее будет выглядеть… Или в анти-криминал или в прямой криминал, или… так и хочется их иногда окликнуть: «Гей-й, ромаллэ-э!»… А когда грамотей особый, типа меня, начнет им прижимать хвост – они тут же ссылаются на отжившие свое авторитеты типа Фрейда, Юнга, Фромма и прочих, которых они сами-то особо не читали, в отличие от меня… Да ладно, черт с ними, с этими психоловами и их хроническим психоложеством, которым они так и норовят подшаманить. Я так думаю, что им самое место либо на свалке истории, либо в психушке. Или в коровнике – это тоже подойдет…
Мы же зачастую инициируем себя сами – то есть, доставление удовольствия себе становится частью жизни. Но необходимый толчок к этому, подача то есть, зароняются извне. Как и моя «инициация» клизмой, которая состоялась у меня лет в восемь, это когда я впервые понял, что мне это нравится… Вот зато сейчас могу утешить себя – слава богу, хоть не наркоман! Вот я сейчас и вспоминал вешки, как это произошло…
Мы тогда, в начале семидесятых, жили с родителями в двухкомнатной «хрущевке». Наверное, началось все так: мне было, кажется, лет шесть, а сестре целых восемь, когда я стал свидетелем одной пикантной сцены. Помню, как-то вечером мама, как всегда заполняя какой-то журнал (она уже преподавала на кафедре в фармацевтическом институте, а сама закончила медицинский), параллельно внимательно слушала, как мы с сестрой, сидя на диване рядышком, читали книжку по очереди вслух – страничку сестра, страничку я. Потом, оторвавшись от своей работы, мама посмотрела на часы и сказала, что нам пора уже готовиться ко сну. Сестрица сказала, что хочет сейчас попить молока, на что мама ответила, чтобы Валя обязательно его подогрела и не более полчашки, и та ушла на кухню. Я продолжал рассматривать картинки в книжке. Через время Валя вернулась и, подойдя к маме, что-то начала шептать ей на ушко, на что мама ответила «это нехорошо…», потом что-то той тоже на ушко пошептала, та состроила гримасу и потом кивнула головой… Мама оставила свой талмуд и ушла вместе с ней.
Некоторое время я еще разглядывал книжку, а потом, видимо, что-то стало мне скучно одному, или чего спросить хотел… И я пошел на кухню, чтобы присоединиться и напомнить о себе. Бросили, понимаешь ли, оставили… Но на кухне я никого не обнаружил. Во второй комнате – тоже. Я направился в ванную (в хрущобе был совмещенный санузел), без всякой задней мысли открыл ее и… остолбенел.
Как говорят в Одессе, это была картинка маслом: сестрица стояла, наклонившись вперед над ванной, придерживая руками задранное сзади платьице, а трусики у нее были спущены до колен… Это мама делала ей клизму из большой красной груши, которая всегда стояла у нас в ванном шкафчике. Она почему-то всегда делала клизмы детям именно так. Заметив мое присутствие, Валька повернула ко мне перекошенное от возмущения лицо и истерически заорала на меня:
– Уходи отсюда, дурак, чего подглядываешь!!!. – и я немедленно захлопнул дверь и ушился обратно на диван.
Хоть я и был свидетелем такого интима всего какие-то секунды, но эта картинка намертво врезалась в память и просто стояла перед глазами. Казалось бы, что тут такого, но ситуация была и стыдливой, и смешной одновременно: эта позиция, красная груша между ягодиц, уже ужатая маминой рукой наполовину, и ее пылающее негодованием лицо… Как выглядит голая девочка, я конечно же, имел представление – пока мне не исполнилось четыре или пять, мама купала нас вместе, и мы с Валькой весело возились в ванне с плавающими утятами и крокодильчиками, не обращая ни малейшего внимания на анатомические различия. Прекратила она это делать тогда, когда заметила у меня эрекцию. Точнее, заметила ее Валька, позвала маму и, указывая пальчиком на мою пипку, спросила: «Мам, а почему у него она выросла?». Мама на это ответила, что это оттого, что я хочу писать. И с тех пор вместе нас не купала.
Что же касается впрыскивания из груши, то я смутно помнил, что когда-то я тоже этому подвергся в точно таком же положении, причем сестрица имела возможность беззастенчиво наблюдать за этим от начала и до конца, и мама ей в этом не препятствовала. Будущий врач в семье растет, ей надо знать… а то, что она будет врачом, Валька заявила уже в трехлетнем возрасте, когда я еще пускал пузыри в кроватке. А я же помню, как тогда горько плакал и умолял, чтобы мне позволили еще раз попробовать сходить самостоятельно, без этого… Но мама была неумолима, ведь я ей соврал. Она, как истинный врач, строго опекала наше здоровье, и потому требовала полного отчета о наших естественных отправлениях. Если замечала фальшь, то требовала в дальнейшем приводить прямые доказательства, уже не веря на слово. Если таких не было предоставлено, то она принимала меры – как против вранья, так и во благо нашего здоровья…
… Когда Валька, хмурая как туча и красная как рак, появилась в комнате, меня начал разбирать смех – уж очень это было комично. Она села на другой конец дивана, раскрыла книжку и молча уткнулась в нее… Я пытался смех подавить, но все равно глупо хихикал и подмигивал; меня очень забавлял ее смущенный вид, и я ничего не мог с этим поделать. Это такой детский садизм заговорил во мне, и всем своим видом я издевался над ней: «Ага, тебе клизму сделали, я видел!». Наконец она не выдержала:
– Чего ты ржешь, дурачина!?. – закричала она, запустила в меня книжкой, расплакалась и побежала на кухню жаловаться маме… Я мстительно захохотал ей вслед и даже не смог остановиться, когда мама с Валькой за руку появилась в комнате… Мама разрулила инцидент гениальным способом: уткнув вторую руку в бок, она заявила, что если я буду обижать сестру, то она немедленно повторит процедуру, только поменяет нас ролями. Валька сквозь слезы расхохоталась, а мое веселье мгновенно улетучилось…
Потом, когда я уже учился во втором классе, произошло событие еще более интересное. Дело было зимой, когда школу закрыли на карантин по случаю эпидемии гриппа. Папе с мамой, само собой, работать надо было, как всегда. Так что мы остались дома одни с радостным предвкушением полной свободы действий. Но наши надежды были разрушены в первое же утро: мама строго-настрого наказала сидеть дома и даже носа за порог не совать. И предупредила, что если узнает, что кто-то из нас хоть полшага сделает за входную дверь, выпорет обоих. Мы поникли, полностью понимая: выпорет – это вряд ли, но репрессий все равно не избежать. У нас вообще-то телесные наказания не практиковались, но за особые заслуги все-таки можно было отхватить ремнем по заднице пару-тройку раз, причем могла это сделать только мать. Отец наш был великий гуманист – все-таки тогда уже кандидат медицинских наук; хотя ему едва исполнилось тридцать, а он уже готовился к защите докторской степени.
И мы с сестренкой вынуждены были грустно взирать из окна, как детвора со всех домов радостно высыпала на свежевыпавший пушистый снег кататься на санках, кидаться снежками и лепить снежных баб, не понимая – почему им можно, а нам нельзя? Где же тут справедливость!?.
Но приказ есть приказ, и мы занялись каждый своими делами. Я включил наш телевизор «Огонек», (как раз шли мультики), а Валя пошла куда-то в другую комнату. Потом вернулась в зал и стала зачем-то рыться в бельевом шкафу, где и обнаружила интересную вещь: небольшой, то есть среднего размера, кожаный чемоданчик с нарисованным красным крестом в белом кружочке. Чемоданчик ее очень заинтересовал, и она его открыла.
Тут еще немножко предыстории. Как я уже упоминал, она твердо решила стать врачом, и у нее был шикарный детский наборчик доктора, подаренный когда-то ко дню рождения, и она им очень дорожила. Сначала она лечила своих кукол и зверюшек, а потом расширила масштабы своей деятельности, организовав врачебный кабинет в густом садике за домом. Посреди его была полянка и большой широкий пень, и здесь она властвовала безраздельно, принимая своих подружек, а также леча вся и всех, кого удавалось к ней затащить. Меня она чуть не силой таскала в их девичью команду… А я вовсе не хотел быть доктором – я хотел стать летчиком, и роль пациента мне тоже не очень нравилась. А Валька слушала, выстукивала, заглядывала в горло, заставляя при этом высовывать язык и при этом произносить «а-ааа»… Одним словом, собирала анамнез, как настоящий профи. Потом ставила диагнозы, делала назначения и писала рецепты, сама же ставила уколы, банки и горчичники. У нее был даже тонометр, весьма похожий на настоящий. Фавориток она брала себе в медсестры, а остальные ограничивались ролью пациенток; а еще и всякая мелюзга таскала на лечение своих кукол. Еще она проводила консилиумы и совещания, для чего приходилось за счет «пациенток» временно расширять врачебный штат, а «медсестра» должна была вести протоколы и складывать их в папку… Валя вела обширный журнал приема, который потом гордо демонстрировала маме, и получала еще подробные консультации у без пяти минут профессора папы. В общем, дело у нее было поставлено как следует…
Обнаруженный чемоданчик, о существовании которого она и не подозревала, привел ее в состояние восторженного ступора – это был настоящий врачебный набор на все случаи жизни. Там было все: и лекарства первой необходимости, перевязочный и прочие материалы, разнообразный инструментарий, о назначении некоторых из них можно было только гадать… Надо было видеть ее в этот момент: на ее лице отразилась такая гамма чувств, что впору было сравнить ее с Аладдином, с помощью «сим-сима» проникшим в пещеру, заваленному сокровищами… Конечно, она то ли интуитивно, то ли с практической точки понимала, что эта штука в доме вовсе не для мебели, и что трогать этого нельзя… но соблазн для нее был настолько велик, что ей понадобился сообщник, или подельник. А кого привлечь разделить ответственность, кроме меня? Больше никого!
Забегая вперед, я скажу, что мы спалились на этом чемоданчике. Но это принесло нам неоценимый человеческий опыт – я ее не сдал, и даже воинственно пытался взять всю вину на себя, когда был перекрестный допрос с пристрастием вместе и по отдельности… Я стоял за нее до последнего, и был невероятно горд тем, что я ее защищаю, хотя она уже сломалась и во всем маме призналась. Но не во всем она призналась – была деталь, которая повязала нас обетом молчания, и мы бы не признались в этом даже под пытками!
А теперь по порядку. Когда она меня позвала посмотреть, мое любопытство тоже взяло верх над осторожностью. Разбирать и рассматривать предметы, находящиеся в этой пещере Аладдина, было чрезвычайно интересно. Валя по очереди доставала оттуда всякие предметы и упаковки и вдохновенно поясняла мне, что это такое и как применяется – например, в пластиковой завертке с отделениями были скальпели и зубастые зажимы разных размеров, и еще какие-то предметы, назначение которых было неясно кроме того, что все они блестящие и сделаны из железа. За то поручиться не могу, но кажется, что были это были какие-то расширители. Лекарств в упаковках и тюбиках мы не трогали – вскрыли сразу стерилизатор из нержавейки, где были шприцы разных размеров и иглы к ним. Шприцы, конечно, вещь была вполне знакомая, но один из них привлек наше внимание своей необычностью: двадцатикубовый шприц имел сплошной стеклянный поршень. Кстати, когда мы решили проверить его работу, это закончилось печально: мы его раскокали. А началось с того, у сестрицы разгорелись глазки, и она в запале предложила поиграть в доктора «по-настоящему»… Да, перед этим она достала из недр чемоданчика маленькую спринцовочку, грамм на сто, и сжала ее несколько раз – она пищала, как игрушечный утенок. Я тоже ей поигрался, мы радостно посмеялись… А потом мы пошли в ванную, прихватив с собой наши пиратские трофеи.
Игра нас захватила! В ванной мы, заткнув предварительно слив в умывальнике тряпкой и наполнив его теплой водой, наполнили диковинный шприц, а потом брызгали из него – получалось очень здорово, и мы по очереди делали это много раз. Потом наполнили спринцовочку, и брызгали из нее – даже немножко друг на друга, визжа от восторга… Потом опять играли шприцом, но тому не повезло… Он не то чтобы разбился, но сверху откололась часть корпуса с кусочком юбки.
– Это ничего, – бодро сказала Валя, увидев мое перепуганное лицо, – положим на место, а если заметят, скажем, что он сам разбился, а мы ничего не знаем! А давай по-настоящему поиграем!
– Давай!.. – с радостью согласился я, не понимая, какой поворот в жизни мне это сулит, жажда приключения уже захватила меня полностью… Эх, семь бед – один ответ! Но я на всякий случай спросил, как это будет – «по-натоящему»?
Она обозначила свою тему так: она желает поставить мне клизму. Разумеется, я пришел в обморочный ужас и сказал, что нет, ни в коем случае! Слов не привожу, потому что я их не помню, но она дала понять, что «по-настоящему» - это то, что в игре вполне допустимо и доступно… И я согласился… но только при условии, что игра будет «по-честному», то есть взаимообразно. Она тоже согласилась, и так мы пришли к консенсусу…
Она взялась за дело решительно: открыла шкафчик и взяла эту резиновую красную грушу с черным наконечником, видимо посчитав, что маленькая «по-настоящему» не совсем соответствует. И начала ее наполнять со знанием дела: сначала выпустив воздух, а потом всасывая ей воду из умывальника. Потом она перевернула ее вверх наконечником и сжала, вытесняя воздух, пока не брызнула вода, и снова опустила наконечник в воду, и я наблюдал, как она опять распрямляется, заполняясь… Сестрица явно подтверждала, что она уже великая дока по этой части – скорее всего по той причине, что мама неоднократно делала это при ней. Я впоследствии осознал, что из-за пристрастия Вальки к молочным кашам, которые я еще с детского садика терпеть не мог, у нее запоры были обычным явлением, из чего и происходит ее хорошее знание такого предмета, как клизма.
Груша наполнилась. Валя взяла с полки детский крем (я до сих пор помню его запах, ни с чем не спутаю), достала тяжелую грушу из умывальника и выдавила колбаску крема на наконечник, потом вопросительно посмотрела на меня. Я уже понял, что мне надо делать. Я повернулся к ней задом, спустил трикотажные штаны вместе с трусами до колен, руками развел ягодицы и наклонился вперед над ванной…
Она присела на корточки, рассматривая, куда ей попадать, и изумленно отметила, что у меня там, возле выхода, темное пятно… Так и сказала: «Ой, у тебя там все коричневое!». Я не совсем понял, о чем это она – я ведь тоже никогда не видел, как это выглядит… но я терпеливо ждал, когда она наконец начнет эту игру «по-настоящему». И наконец, она решилась – я почувствовал прикосновение постороннего предмета, который тут же начал в меня входить… Он все шел и шел, все глубже и глубже, аж мороз по коже продирал! Потом в ягодицы уперлось само тело груши. Как-то сразу томно-приятно стало внизу живота, там что-то изменилось, я обратил на это внимание и увидел, что пипка моя внезапно увеличилась в размере, и почувствовал, как затеплело в животе от заполняющей меня воды, я чувствовал дрожание рук и пыхтение сестрицы, нажимающей на грушу – эти ощущения познания чего-то запретного и создали, наверное, тот первичный букет чего-то, что не получается объяснить словами даже тогда, когда художественным словом уже владеешь вполне сносно…
Инициация состоялась…
С уважением, всегда ваш altent.
Глава ???
«Психологи» называют этот процесс инициацией – это типа когда начинается новая ступень развития с помощью какого-то ритуала, зачастую вкладывая в это понятие совсем не первородный смысл. То есть этот термин изначально подразумевает ритуальное поведение общества в его протокольном виде, а они приспособили его на новый лад: в их понимании, это любое предложение, которое человек принимает как данность независимо от того, откуда или от кого оно исходит. В общем, здесь путаница.
Вообще, психологи – это отдельная тема. Их хлебом не корми, дай себя показать, как следует голову заморочить и задавить кого-то интеллектом, у них теории рождаются быстрее, чем кошки плодятся, и каждый раз на новый лад… Причем эта плеяда никчемных, вобщем-то, в жизни людей, хотят представиться и психоаналитиками и сенсеями впридачу, и шаманами и гуру в одном лице. Эти грызлы душ пытаются все объяснить, опираясь только на собственное видение, ведь риска им никакого – ведь это не наука вообще… И поди потом им докажи, что они неправы, ученые типа ведь, с дипломами… А ведь вообще, если конкретно разобраться, и в принципе не существует на свете такой специальности, как «психолог». Точно так же, как нет и специальности «политик». Именно поэтому и ответственности вообще никакой, потому что нигде в законе не прописано, а на всех несогласных им наплевать! У них руки и чересчур альтернативные их мозги развязаны навсегда. Вот это и есть вожделенная демократия во всей своей неприглядности: что вижу, то пою – прямо как чукчи. Хорошо устроились придурки, черт возьми! Можно надеть рясу, взять в руки святое евангелие и заниматься все тем же самым, то есть узаконенным грабежом – так хоть честнее будет выглядеть… Или в анти-криминал или в прямой криминал, или… так и хочется их иногда окликнуть: «Гей-й, ромаллэ-э!»… А когда грамотей особый, типа меня, начнет им прижимать хвост – они тут же ссылаются на отжившие свое авторитеты типа Фрейда, Юнга, Фромма и прочих, которых они сами-то особо не читали, в отличие от меня… Да ладно, черт с ними, с этими психоловами и их хроническим психоложеством, которым они так и норовят подшаманить. Я так думаю, что им самое место либо на свалке истории, либо в психушке. Или в коровнике – это тоже подойдет…
Мы же зачастую инициируем себя сами – то есть, доставление удовольствия себе становится частью жизни. Но необходимый толчок к этому, подача то есть, зароняются извне. Как и моя «инициация» клизмой, которая состоялась у меня лет в восемь, это когда я впервые понял, что мне это нравится… Вот зато сейчас могу утешить себя – слава богу, хоть не наркоман! Вот я сейчас и вспоминал вешки, как это произошло…
Мы тогда, в начале семидесятых, жили с родителями в двухкомнатной «хрущевке». Наверное, началось все так: мне было, кажется, лет шесть, а сестре целых восемь, когда я стал свидетелем одной пикантной сцены. Помню, как-то вечером мама, как всегда заполняя какой-то журнал (она уже преподавала на кафедре в фармацевтическом институте, а сама закончила медицинский), параллельно внимательно слушала, как мы с сестрой, сидя на диване рядышком, читали книжку по очереди вслух – страничку сестра, страничку я. Потом, оторвавшись от своей работы, мама посмотрела на часы и сказала, что нам пора уже готовиться ко сну. Сестрица сказала, что хочет сейчас попить молока, на что мама ответила, чтобы Валя обязательно его подогрела и не более полчашки, и та ушла на кухню. Я продолжал рассматривать картинки в книжке. Через время Валя вернулась и, подойдя к маме, что-то начала шептать ей на ушко, на что мама ответила «это нехорошо…», потом что-то той тоже на ушко пошептала, та состроила гримасу и потом кивнула головой… Мама оставила свой талмуд и ушла вместе с ней.
Некоторое время я еще разглядывал книжку, а потом, видимо, что-то стало мне скучно одному, или чего спросить хотел… И я пошел на кухню, чтобы присоединиться и напомнить о себе. Бросили, понимаешь ли, оставили… Но на кухне я никого не обнаружил. Во второй комнате – тоже. Я направился в ванную (в хрущобе был совмещенный санузел), без всякой задней мысли открыл ее и… остолбенел.
Как говорят в Одессе, это была картинка маслом: сестрица стояла, наклонившись вперед над ванной, придерживая руками задранное сзади платьице, а трусики у нее были спущены до колен… Это мама делала ей клизму из большой красной груши, которая всегда стояла у нас в ванном шкафчике. Она почему-то всегда делала клизмы детям именно так. Заметив мое присутствие, Валька повернула ко мне перекошенное от возмущения лицо и истерически заорала на меня:
– Уходи отсюда, дурак, чего подглядываешь!!!. – и я немедленно захлопнул дверь и ушился обратно на диван.
Хоть я и был свидетелем такого интима всего какие-то секунды, но эта картинка намертво врезалась в память и просто стояла перед глазами. Казалось бы, что тут такого, но ситуация была и стыдливой, и смешной одновременно: эта позиция, красная груша между ягодиц, уже ужатая маминой рукой наполовину, и ее пылающее негодованием лицо… Как выглядит голая девочка, я конечно же, имел представление – пока мне не исполнилось четыре или пять, мама купала нас вместе, и мы с Валькой весело возились в ванне с плавающими утятами и крокодильчиками, не обращая ни малейшего внимания на анатомические различия. Прекратила она это делать тогда, когда заметила у меня эрекцию. Точнее, заметила ее Валька, позвала маму и, указывая пальчиком на мою пипку, спросила: «Мам, а почему у него она выросла?». Мама на это ответила, что это оттого, что я хочу писать. И с тех пор вместе нас не купала.
Что же касается впрыскивания из груши, то я смутно помнил, что когда-то я тоже этому подвергся в точно таком же положении, причем сестрица имела возможность беззастенчиво наблюдать за этим от начала и до конца, и мама ей в этом не препятствовала. Будущий врач в семье растет, ей надо знать… а то, что она будет врачом, Валька заявила уже в трехлетнем возрасте, когда я еще пускал пузыри в кроватке. А я же помню, как тогда горько плакал и умолял, чтобы мне позволили еще раз попробовать сходить самостоятельно, без этого… Но мама была неумолима, ведь я ей соврал. Она, как истинный врач, строго опекала наше здоровье, и потому требовала полного отчета о наших естественных отправлениях. Если замечала фальшь, то требовала в дальнейшем приводить прямые доказательства, уже не веря на слово. Если таких не было предоставлено, то она принимала меры – как против вранья, так и во благо нашего здоровья…
… Когда Валька, хмурая как туча и красная как рак, появилась в комнате, меня начал разбирать смех – уж очень это было комично. Она села на другой конец дивана, раскрыла книжку и молча уткнулась в нее… Я пытался смех подавить, но все равно глупо хихикал и подмигивал; меня очень забавлял ее смущенный вид, и я ничего не мог с этим поделать. Это такой детский садизм заговорил во мне, и всем своим видом я издевался над ней: «Ага, тебе клизму сделали, я видел!». Наконец она не выдержала:
– Чего ты ржешь, дурачина!?. – закричала она, запустила в меня книжкой, расплакалась и побежала на кухню жаловаться маме… Я мстительно захохотал ей вслед и даже не смог остановиться, когда мама с Валькой за руку появилась в комнате… Мама разрулила инцидент гениальным способом: уткнув вторую руку в бок, она заявила, что если я буду обижать сестру, то она немедленно повторит процедуру, только поменяет нас ролями. Валька сквозь слезы расхохоталась, а мое веселье мгновенно улетучилось…
Потом, когда я уже учился во втором классе, произошло событие еще более интересное. Дело было зимой, когда школу закрыли на карантин по случаю эпидемии гриппа. Папе с мамой, само собой, работать надо было, как всегда. Так что мы остались дома одни с радостным предвкушением полной свободы действий. Но наши надежды были разрушены в первое же утро: мама строго-настрого наказала сидеть дома и даже носа за порог не совать. И предупредила, что если узнает, что кто-то из нас хоть полшага сделает за входную дверь, выпорет обоих. Мы поникли, полностью понимая: выпорет – это вряд ли, но репрессий все равно не избежать. У нас вообще-то телесные наказания не практиковались, но за особые заслуги все-таки можно было отхватить ремнем по заднице пару-тройку раз, причем могла это сделать только мать. Отец наш был великий гуманист – все-таки тогда уже кандидат медицинских наук; хотя ему едва исполнилось тридцать, а он уже готовился к защите докторской степени.
И мы с сестренкой вынуждены были грустно взирать из окна, как детвора со всех домов радостно высыпала на свежевыпавший пушистый снег кататься на санках, кидаться снежками и лепить снежных баб, не понимая – почему им можно, а нам нельзя? Где же тут справедливость!?.
Но приказ есть приказ, и мы занялись каждый своими делами. Я включил наш телевизор «Огонек», (как раз шли мультики), а Валя пошла куда-то в другую комнату. Потом вернулась в зал и стала зачем-то рыться в бельевом шкафу, где и обнаружила интересную вещь: небольшой, то есть среднего размера, кожаный чемоданчик с нарисованным красным крестом в белом кружочке. Чемоданчик ее очень заинтересовал, и она его открыла.
Тут еще немножко предыстории. Как я уже упоминал, она твердо решила стать врачом, и у нее был шикарный детский наборчик доктора, подаренный когда-то ко дню рождения, и она им очень дорожила. Сначала она лечила своих кукол и зверюшек, а потом расширила масштабы своей деятельности, организовав врачебный кабинет в густом садике за домом. Посреди его была полянка и большой широкий пень, и здесь она властвовала безраздельно, принимая своих подружек, а также леча вся и всех, кого удавалось к ней затащить. Меня она чуть не силой таскала в их девичью команду… А я вовсе не хотел быть доктором – я хотел стать летчиком, и роль пациента мне тоже не очень нравилась. А Валька слушала, выстукивала, заглядывала в горло, заставляя при этом высовывать язык и при этом произносить «а-ааа»… Одним словом, собирала анамнез, как настоящий профи. Потом ставила диагнозы, делала назначения и писала рецепты, сама же ставила уколы, банки и горчичники. У нее был даже тонометр, весьма похожий на настоящий. Фавориток она брала себе в медсестры, а остальные ограничивались ролью пациенток; а еще и всякая мелюзга таскала на лечение своих кукол. Еще она проводила консилиумы и совещания, для чего приходилось за счет «пациенток» временно расширять врачебный штат, а «медсестра» должна была вести протоколы и складывать их в папку… Валя вела обширный журнал приема, который потом гордо демонстрировала маме, и получала еще подробные консультации у без пяти минут профессора папы. В общем, дело у нее было поставлено как следует…
Обнаруженный чемоданчик, о существовании которого она и не подозревала, привел ее в состояние восторженного ступора – это был настоящий врачебный набор на все случаи жизни. Там было все: и лекарства первой необходимости, перевязочный и прочие материалы, разнообразный инструментарий, о назначении некоторых из них можно было только гадать… Надо было видеть ее в этот момент: на ее лице отразилась такая гамма чувств, что впору было сравнить ее с Аладдином, с помощью «сим-сима» проникшим в пещеру, заваленному сокровищами… Конечно, она то ли интуитивно, то ли с практической точки понимала, что эта штука в доме вовсе не для мебели, и что трогать этого нельзя… но соблазн для нее был настолько велик, что ей понадобился сообщник, или подельник. А кого привлечь разделить ответственность, кроме меня? Больше никого!
Забегая вперед, я скажу, что мы спалились на этом чемоданчике. Но это принесло нам неоценимый человеческий опыт – я ее не сдал, и даже воинственно пытался взять всю вину на себя, когда был перекрестный допрос с пристрастием вместе и по отдельности… Я стоял за нее до последнего, и был невероятно горд тем, что я ее защищаю, хотя она уже сломалась и во всем маме призналась. Но не во всем она призналась – была деталь, которая повязала нас обетом молчания, и мы бы не признались в этом даже под пытками!
А теперь по порядку. Когда она меня позвала посмотреть, мое любопытство тоже взяло верх над осторожностью. Разбирать и рассматривать предметы, находящиеся в этой пещере Аладдина, было чрезвычайно интересно. Валя по очереди доставала оттуда всякие предметы и упаковки и вдохновенно поясняла мне, что это такое и как применяется – например, в пластиковой завертке с отделениями были скальпели и зубастые зажимы разных размеров, и еще какие-то предметы, назначение которых было неясно кроме того, что все они блестящие и сделаны из железа. За то поручиться не могу, но кажется, что были это были какие-то расширители. Лекарств в упаковках и тюбиках мы не трогали – вскрыли сразу стерилизатор из нержавейки, где были шприцы разных размеров и иглы к ним. Шприцы, конечно, вещь была вполне знакомая, но один из них привлек наше внимание своей необычностью: двадцатикубовый шприц имел сплошной стеклянный поршень. Кстати, когда мы решили проверить его работу, это закончилось печально: мы его раскокали. А началось с того, у сестрицы разгорелись глазки, и она в запале предложила поиграть в доктора «по-настоящему»… Да, перед этим она достала из недр чемоданчика маленькую спринцовочку, грамм на сто, и сжала ее несколько раз – она пищала, как игрушечный утенок. Я тоже ей поигрался, мы радостно посмеялись… А потом мы пошли в ванную, прихватив с собой наши пиратские трофеи.
Игра нас захватила! В ванной мы, заткнув предварительно слив в умывальнике тряпкой и наполнив его теплой водой, наполнили диковинный шприц, а потом брызгали из него – получалось очень здорово, и мы по очереди делали это много раз. Потом наполнили спринцовочку, и брызгали из нее – даже немножко друг на друга, визжа от восторга… Потом опять играли шприцом, но тому не повезло… Он не то чтобы разбился, но сверху откололась часть корпуса с кусочком юбки.
– Это ничего, – бодро сказала Валя, увидев мое перепуганное лицо, – положим на место, а если заметят, скажем, что он сам разбился, а мы ничего не знаем! А давай по-настоящему поиграем!
– Давай!.. – с радостью согласился я, не понимая, какой поворот в жизни мне это сулит, жажда приключения уже захватила меня полностью… Эх, семь бед – один ответ! Но я на всякий случай спросил, как это будет – «по-натоящему»?
Она обозначила свою тему так: она желает поставить мне клизму. Разумеется, я пришел в обморочный ужас и сказал, что нет, ни в коем случае! Слов не привожу, потому что я их не помню, но она дала понять, что «по-настоящему» - это то, что в игре вполне допустимо и доступно… И я согласился… но только при условии, что игра будет «по-честному», то есть взаимообразно. Она тоже согласилась, и так мы пришли к консенсусу…
Она взялась за дело решительно: открыла шкафчик и взяла эту резиновую красную грушу с черным наконечником, видимо посчитав, что маленькая «по-настоящему» не совсем соответствует. И начала ее наполнять со знанием дела: сначала выпустив воздух, а потом всасывая ей воду из умывальника. Потом она перевернула ее вверх наконечником и сжала, вытесняя воздух, пока не брызнула вода, и снова опустила наконечник в воду, и я наблюдал, как она опять распрямляется, заполняясь… Сестрица явно подтверждала, что она уже великая дока по этой части – скорее всего по той причине, что мама неоднократно делала это при ней. Я впоследствии осознал, что из-за пристрастия Вальки к молочным кашам, которые я еще с детского садика терпеть не мог, у нее запоры были обычным явлением, из чего и происходит ее хорошее знание такого предмета, как клизма.
Груша наполнилась. Валя взяла с полки детский крем (я до сих пор помню его запах, ни с чем не спутаю), достала тяжелую грушу из умывальника и выдавила колбаску крема на наконечник, потом вопросительно посмотрела на меня. Я уже понял, что мне надо делать. Я повернулся к ней задом, спустил трикотажные штаны вместе с трусами до колен, руками развел ягодицы и наклонился вперед над ванной…
Она присела на корточки, рассматривая, куда ей попадать, и изумленно отметила, что у меня там, возле выхода, темное пятно… Так и сказала: «Ой, у тебя там все коричневое!». Я не совсем понял, о чем это она – я ведь тоже никогда не видел, как это выглядит… но я терпеливо ждал, когда она наконец начнет эту игру «по-настоящему». И наконец, она решилась – я почувствовал прикосновение постороннего предмета, который тут же начал в меня входить… Он все шел и шел, все глубже и глубже, аж мороз по коже продирал! Потом в ягодицы уперлось само тело груши. Как-то сразу томно-приятно стало внизу живота, там что-то изменилось, я обратил на это внимание и увидел, что пипка моя внезапно увеличилась в размере, и почувствовал, как затеплело в животе от заполняющей меня воды, я чувствовал дрожание рук и пыхтение сестрицы, нажимающей на грушу – эти ощущения познания чего-то запретного и создали, наверное, тот первичный букет чего-то, что не получается объяснить словами даже тогда, когда художественным словом уже владеешь вполне сносно…
Инициация состоялась…